Никому не отдам
Никому не отдам
Отчим их не унижал. Куска хлеба не считал, за плохие оценки не бранил. Лишь когда Аня возвращалась домой позже условленного, мог сорваться на крик:
— Я матери твоей обещал глаз за тобой да глаз! — гремел он, а Аня вяло огрызалась, что ей уже восемнадцать. — Совершеннолетняя, значит ? Сначала устройся на нормальную работу, а потом взрослою себя называй!
Чуть успокоившись, голос его делался ровнее:
— Он же тебя бросит, Анька. Я ж вижу, на какой машине он тебя катает. Парнишка с мордашкой, кошелек толстый — зачем ему простушка вроде тебя? Потом слёзы лить будешь, помяни моё слово.
Аня не верила. Конечно, Олег красавец, к тому же студент третьего курса — да, платное отделение, но и она бы не прочь быть «платницей», если б прошла в вуз. Место в бюджет не вытянула, в колледже ей не понравилось, теперь подрабатывает: то листовки раздаёт, то газеты таскает, а свободное время тратит на подготовку к следующему поступлению. Именно на листовках она и столкнулась с Олегом: протянула рекламку, он взял одну, вторую, третью и предложил:
— Давайте так: я забираю всю стопку, а вы идёте с нами в кафе.
Сама не понимая зачем, Аня согласилась. Старый урок усвоила: набила листовки в рюкзак и уже по пути обратно спустила их в мусоропровод. В кафе Олег представил её друзьям, угостил пиццей и мороженым. Такие деликатесы Аня с младшей сестрой пробовали лишь по праздникам: денег не водилось, а пенсия от мамы лежала нетронутой — отчим запрещал тратить, «на чёрный день».
Зарплата у отчима была неплохая, но половина уходила на вечно ломающийся автомобиль, а остальное он спускал в карты. Жаловаться было грех — хоть не выставил их, ведь квартира его, мамину пришлось продать, когда та заболела. Шоколадки, газировку Аня покупала редко; если и перепадало сладкое, почти всё несла сестрёнке. В кафе она даже спросила:
— Можно кусочек пиццы завернуть для Алёны?
Олег удивился, а потом заказал целый круг на вынос и большую плитку шоколада с орехами.
Отчим ошибался: Олег оказался добряком. Рядом с ним Аня особенно остро чувствовала, чего ей не хватает, и удвоила усилия: усиленно готовилась к экзаменам, устроилась кассиршей в супермаркет — платили прилично. С зарплаты купила себе нормальные джинсы, сходила в салон, сделала стрижку — хотела, чтобы Олег ею гордился.
Когда он пригласил на дачу, Аня сразу поняла, к чему всё идёт, и не испугалась: она уже не ребёнок, да и любовь взаимная. Только переживала, пустит ли отчим. Но тот последнее время сам стал ночевать у чужих: у медсестры Любы с их участка — давно к ней приглядывался, но она, пока не развелась, отмахивалась; теперь уговорить оказалось легко.
Так всё и сложилось: Аня на дачу, отчим — к Любе, Алёна одна дома, правда, с шоколадкой, чипсами, газировкой и лёгкими слезами обиды. Но вскоре смирилась.
В общем, это ей пошло на руку, правда, Алёна ревела, когда узнала, что одна будет ночевать, но Аня ей шоколадку купила, чипсы и газировку, и та смирилась со своей участью.
То, что она беременна, Аня узнала поздно. Цикл у нее вечно неровный был, да и не особо она за ним следила, никто ее этому не учил. Это вторая кассирша, Вероника Матвеевна, спросила в шутку:
— Ты чего вся светишься, округлилась – не беременная ли часом?
Посмеяться посмеялись, а вечером Аня купила тест. Когда увидела две полоски, сначала не поверила – нет, этого просто не может быть!
Олег не обрадовался. Сказал, что это все не вовремя и сунул ей денег на врача. Аня проплакала ночь и пошла. Но оказалось, что поздно уже – шестнадцать недель. Получается, на даче тогда все и случилось, а она-то думала, что в первый раз вообще нельзя забеременеть.
Какое-то время удавалось скрывать все от отчима, но живот рос как на дрожжах. Пришлось признаваться.
Как же он кричал!
— И где парень твой? Жениться на тебе собирается?
Аня опустила глаза. Олега она уже месяц не видела, как он узнал, что ребенка придется оставить, так и пропал.
— Понятно, – протянул отчим. – Я же предупреждал тебя, Аня…
Он не сразу сказал, наверное, с тетей Любой посоветовался.
— Раз уж так вышло – рожай. Но придется тебе его в роддоме оставить, мне лишний рот ни к чему. Тут такое дело… Женюсь я, Анька. Люба тоже беременная. Двойня у нас будет. Сама понимаешь, трое младенцев в одном доме – это перебор.
— А она что, здесь жить будет? – удивилась Аня.
— Ну а где? Она же жена моя теперь будет, где ей еще жить?
Казалось, что это он так шутит. Но отчим не шутил. Каждый день говорил об этом и обещал выгнать их с сестрой обеих из дома, если притащится сюда с ребенком. Аня понимала, что он не свои слова сейчас говорит, что он повторяет то, что ему тетя Люба внушает. Но дело это не меняло – она не могла оставить ребенка.
— Не переживай, – сказала тетя Люба. – Такие младенцы нарасхват, его быстро усыновят, и будут любить как своего.
Аня плакала, звонила Олегу, пыталась придумать, где им жить с сестрой и младенцем, но придумать не могла. И тут в один из дней Вероника Матвеевна сказала, кивнув на супружескую пару:
— Надо же, столько лет прошло, а они все в черном ходят. Всю жизнь горю посвятить, ну я не знаю… Родили бы еще одного ребенка. Или усыновили.
Эту пару Аня часто видела — и вместе, и по отдельности. Оба они были вежливые, с приятными лицами, разве что немного грустными, но понятия не имела, что у них произошло.
— У них дочка разбилась, помнишь, громкая история была – газель с детьми разбилась? Ездили на экскурсию в другой город, водитель заснул, кажется. Он погиб да девочка эта, так жалко. А люди хорошие такие – он врач, она английский преподает. Я жила раньше по соседству, когда замужем была. Ну, дело прошлое… Я к ним приходила тогда, все приходили – несли ей ангелочков. Представляешь, дочка их купила ангелочка, статуэтку, на экскурсии этой, и в руке ее держала. Еле достали. Не знаю, кто первый додумался ей ангелочка принести, а потом уже многие приносили. Я боялась, что ей хуже от этого будет, но нет – кажется, ей это только помогает.
Это Аня в каком-то фильме увидела, как девушка своего ребенка отдавала супружеской паре, которая не могла иметь детей. Понятно, что эти могли, да и, скорее всего, вовсе не хотели ребенка, но почему-то Аня все время о них думала. Она была уже на восьмом месяце, но все еще работала, не хотела место потерять, и тут как раз пара эта на ее кассе стояла, и мужчина спросил:
— Милая девушка, а вам не пора в декрет? Еще родите тут на кассе.
Аня не жаловалась, но на самом деле ей было тяжело работать – спина болела ужасно, изжога мучила, ноги к концу дня отекали. Но никто ни разу не спросил, как она, только врач на участке ругалась, но это не считается. Эта забота показалась ей такой трогательной, что глаза тут же на мокром месте оказались – такое с ней постоянно в последнее время бывало.
А потом, дня через два, когда она после смены шла домой с пакетом – продуктов с зарплаты купила, ее обогнал этот мужчина и предложил помочь. Аня почувствовала себя неловко, но в то же время ей было приятно. А еще она подумала, что он хороший человек.
Ангелочка она увидела в витрине магазина, на распродаже – лето в разгаре было, видимо, они не пользовались особой популярностью. И Аня, поддавшись порыву, купила, а потом спросила у Вероники Матвеевны адрес и пошла.
Уже когда нажала на звонок, испугалась – вдруг это будет неуместно, ведь столько лет прошло? Вряд ли кто-то сейчас им их несет.
Дверь ей открыла женщина. Кажется, сразу узнала, потому что брови удивленно приподнялись. Аня поспешно разжала ладонь и протянула ей фигурку, вжав голову в плечи – она ожидала, что та сейчас в лучшем случае захлопнет дверь перед ее носом, а в худшем случае накричит.
Но не случилось ни того ни другого. Женщина взяла ангелочка, улыбнулась и сказала:
— Проходи. Чаю хочешь?
За чаем она спокойно рассказала Ане их историю, которую та уже слышала от Вероники Матвеевны, но из уст этой женщины все звучало больнее и жестче.
— А почему вы не родили еще? – чуть ли не шепотом спросила Аня.
— У меня тяжелые роды были. Пришлось матку удалить. Больше я родить не могла.
Стало неловко – какое она имеет право лезть в чужую жизнь? Очень хотелось спросить про усыновление, но язык будто онемел.
— Мы думали усыновить, – сказала женщина, словно услышала ее мысли. – Даже школу усыновителей прошли. Но в последний момент я не смогла. Попросила у дочки – дай мне знак. Но ничего не произошло, абсолютно ничего.
Именно в этот момент в комнате послышался звон, словно стакан упал на пол и разбился. Женщина вздрогнула, Аня растерянно посмотрела в ту сторону – она думала, что в квартире никого нет.
Обе они поднялись и прошли в зал. Аня боялась, что там будет что-то вроде склепа – темно, повсюду свечи и фотографии. Но нет, фотография была только одна, комната светлая и никаких свечей. Только фигурки ангелочков. Одна из них лежала на полу, разбитая. Женщина подняла кусочки фарфора и долго их рассматривала. Потом странным голосом произнесла:
— Эта та самая статуэтка. Ее.
Щеки у Ани запылали. Что это, если не знак?
Девочку она родила в срок. К тому времени тетя Люба давно жила у них в квартире и тоже родила, раньше срока. Дети еще лежали в больнице, но их вот-вот должны были выписать, уже и кроватки купили – две беленькие, красивые, с кокосовыми матрасами. Ее ребенку никто и не думал ничего покупать, она должна была оставить его в больнице. Алёна разве что по вечерам шепотом спрашивала:
— А нельзя ее где-нибудь прятать? Ну, чтобы они не узнали, что она тут, твоя девочка. Я буду тебе помогать.
От этих слов Ане хотелось плакать, но при сестре она сдерживала себя.
Содержание записки Аня продумала заранее. Написала, что не может оставить себе ребенка, и что он здоровый, они могут не беспокоиться. А еще напомнила про знак – упавшую статуэтку. В конверт она вложила деньги — всю свою накопленную пенсию. Этого должно было хватить, они же хорошие люди.
Из больницы выписывали утром, но подкидывать ребенка посреди белого дня было страшно. Она целый день просидела в торговом центре, хотя сидеть было тяжело, и голова кружилась. Но главной была ее девочка, которой нужно найти любящих родителей.
Когда торговый центр закрылся, Аня еще час сидела на лавочке, хорошо, что было тепло. Только когда на город опустились сумерки, она решилась войти в подъезд, проскользнула, когда мужчина с собакой выходил на вечернюю прогулку.
Дочку она носила в переноске, купила ее на свои деньги и попросила Веронику Матвеевну принести на выписку. Та лишних вопросов не задавала. И вот сейчас, поставив переноску так, чтобы ее не задела дверь, Аня сунула под одеяло конверт с запиской и деньгами и уже собралась позвонить в дверь и убежать, как тут же она открылась. На пороге стоял мужчина, отец погибшей девочки.
— Ты что здесь возишься?
Аня даже подпрыгнула от испуга.
Тут он заметил переноску.
— Это что?
Слезы потекли сами собой. И Аня рассказала все – про Олега, который ее бросил, про отчима, который и так содержал их с сестрой уже семь лет, а теперь женился, и у него родились двойняшки, про тетю Любу, которая придумала, что Аня напишет отказную в роддоме.
Он выслушал ее внимательно, после чего сказал:
— Галя уже спит, не хочу ее беспокоить. Утром поговорим. Пошли, я постелю тебе в зале.
Спать в комнате с десятками ангелочков было странно. Но Аня уснула почти сразу, крепко прижав дочку к груди.
Проснулась она оттого, что почувствовала пустоту. Дочки не было. И в этот момент она поняла, что не сможет с ней расстаться. Никогда не сможет. Захотелось побежать, найти, забрать ее…
Она подскочила, но не успела сделать и шагу, как в комнату вошла Галина. В руках у нее была девочка.
— Держи, – улыбнулась она. – Надо покормить, я ее укачала, хотела дать тебе поспать, но надолго этого не хватит.
Пока Аня кормила дочку, не могла поднять глаза на Галину. Что ей сказал муж? Что, если они уже решили, что усыновят девочку? Как сказать им, что она передумала?
— Твоей сестре, сколько лет? – вдруг спросила Галина.
— Двенадцать, – с удивлением ответила Аня.
— Как ты думаешь, она согласится к нам переехать?
Этот вопрос был таким странным, что Аня подняла глаза на Галину.
— Что? – не поняла она.
— Ну, Саша мне все рассказал. Что вам негде жить, что отчим тебя выгоняет. Я подумала, что если твоя сестра останется там, они сделают из нее домработницу. Пусть тоже у нас поживет.
— Что значит «тоже»? – заикаясь, спросила Аня.
Галина кивнула на статуэтку, которая стояла у фотографии – склеенная, она выглядела странно, но в целом была узнаваема.
— Я думаю, это был знак. Что мы должны тебе помочь, – просто сказала она. — Мы тут подумали – места много, переезжайте к нам. Я тебе помогу с девочкой. А глупости ты свои брось. Нельзя мать и ребенка разлучать.
Ане стало так радостно, и так стыдно, что щеки опять заалели.
— Так что, ты согласна?
Аня кивнула, пряча лицо в одеяле дочери, чтобы Галина не увидела ее слез…
Переезд дался непросто.
Ане было страшно: как примут их с Алёной? Как всё сложится дальше? Не окажется ли это всё сном, который внезапно закончится?
Но Саша и Галина держали слово.
Они не просто выделили Ане с дочкой отдельную комнату — светлую, просторную, с аккуратной детской кроваткой, новым бельём и запахом чего-то тёплого и уютного. Они сделали всё, чтобы Аня почувствовала себя не гостьей, а настоящей хозяйкой.
Алёна переехала почти сразу. Отчим не стал особенно возражать — наоборот, будто даже обрадовался. Видно было, что новая семья и двойняшки заняли всю его жизнь.
— Удачи тебе, — бросил он как-то буднично. — Не звони без надобности.
Тетя Люба смотрела с неодобрением, но вслух ничего не сказала. Только Алёну обняла на прощание, притянула к себе крепко и прошептала что-то. Алёна потом так и не рассказала, что именно.
Ане повезло с Вероникой Матвеевной. Она объяснила всё на работе, оформила декрет и сказала начальству, что Аня очень старается, и что нужно сохранить за ней место.
— Хорошая ты девчонка, — сказала она. — Всё у тебя получится. Главное — не бросай учёбу.
— Но у меня ребёнок теперь… — растерялась Аня.
— Тем более. Теперь у тебя есть ради кого стараться. Я помогу с оформлением, Галина — с ребёнком. Вечерами, по выходным — садись учиться. Только не упускай свой шанс, слышишь?
Аня кивала, и ком в горле мешал выговорить слова благодарности.
Галина оказалась удивительной женщиной. Спокойная, уравновешенная, она умела и накормить, и поддержать, и успокоить, и в то же время никогда не лезла с советами, если её не просили.
— Всё придёт, — говорила она. — Ты мать, ты справишься. Я просто рядом.
Малышку назвали Надей. Имя показалось Ане правильным — как будто само собой пришло. Надежда. Наденька. Маленькое светлое чудо.
Надя росла крепкой, веселой, и с первых месяцев было видно — девочка будет улыбчивой. Саша с Галиной носились с ней, будто с родной внучкой. Особенно Саша. Он умел её укачивать лучше всех, и Надя успокаивалась у него на руках в считаные минуты.
Алёна сначала стеснялась, держалась особняком, не сразу привыкла, что здесь можно просто взять с полки яблоко или самой налить себе чай. Но постепенно освоилась.
— У них тут как в книжках, — шептала она Ане. — Чисто, тихо, никто не орёт… А ещё знаешь, что? Когда я мимо Саши прошла и «здравствуйте» сказала — он в ответ улыбнулся. Я чуть не расплакалась.
Галина записала её в школу по месту жительства, помогла купить тетради, ручки, рюкзак.
— И не надо стесняться, — строго сказала она. — Ты хорошая девочка. Только нужно, чтобы кто-то это вовремя заметил.
Аня к осени поступила в институт — на платное, конечно, но Саша настоял:
— Ты с ребёнком, тебе будет тяжело совмещать учёбу и подработку. Мы поможем. Ты не обязана нам ничем. Просто когда-нибудь, когда станешь сильной, вспомни, что такое бывает — просто помощь. И тоже кому-то помоги.
Сначала было трудно. Надя по ночам не спала, зубки, колики, бессонница. А потом — сессия, зачёты, конспекты, практические. Ане хотелось сдаться, но Галина ловко подхватывала на себя быт. Алёна — к удивлению — тоже помогала: гуляла с Надей, подогревала еду, даже стирала пелёнки вручную, когда стиралка сломалась.
Они стали семьёй. Настоящей, хоть и странной, собранной из кусочков чужих жизней. Но всё больше казалось, что именно так и должно быть.
Олег объявился через два года. Просто написал в соцсетях.
«Привет, это ты?»
Аня прочитала сообщение раз десять. Потом всё-таки ответила:
«Да. Я».
Он позвал встретиться. Пришёл в кафе — уверенный, при галстуке, с новой машиной.
— Слушай, я… Я не сразу понял. Ты прости. Я тогда испугался. Глупость совершил.
Аня слушала его, не перебивая. За эти два года её взгляд стал взрослым, голос — спокойным, а спина — прямой.
— Знаешь, что странно? — сказала она. — Мне даже не хочется тебя ненавидеть. Ты ушёл — и я родила. Надю. Она замечательная. Её любят. У неё есть семья. А у меня — смысл. Так что не извиняйся. Просто… живи хорошо.
Он опешил. Видимо, не этого ждал.
— А можно… хоть фото?
Аня достала телефон, показала. Надя — в платье с пчёлками, смеётся, держит в руках плюшевого медвежонка.
Олег вздохнул.
— Она красивая.
— Потому что любимая, — сказала Аня и встала. — Прощай, Олег.
На третий день рождения Надя уже умела говорить целыми фразами и с утра закричала:
— Мамочка, я тебя лю!
А потом села к Саше на колени и сказала:
— А тебя тоже лю!
Саша закашлялся, спрятал глаза. А Галина вытерла слёзы.
Алёна поступила в художественную школу. У неё обнаружился талант. Аня в жизни не видела, чтобы кто-то с таким воодушевлением рисовал. Алёна почти не разговаривала о прошлом — будто вычеркнула всё, что было. Иногда только, по вечерам, она садилась у окна с чайной кружкой, и тогда Аня знала — лучше не трогать. Но потом та возвращалась и смеялась вместе с Надей.
Через пять лет в доме повесили новую фотографию.
Семейная. На ней — Саша, Галина, Аня, Алёна и Надя. Все улыбаются. И только рядом, на полке, среди ангелочков — всё та же статуэтка, склеенная, тронутыми временем краями.
— Что ты тогда почувствовала? — спросила Надя у Ани как-то вечером, когда рассматривала фото.
— Что я — больше не одна, — ответила Аня.
А потом наклонилась, поцеловала дочь в макушку и шепнула:
— И что чудеса бывают. Только иногда им надо помочь случиться.
